Неточные совпадения
― Вы говорите ― нравственное воспитание. Нельзя себе представить, как это трудно! Только что вы побороли одну сторону, другие вырастают, и опять борьба. Если не иметь опоры в религии, ― помните, мы с вами говорили, ― то
никакой отец одними своими
силами без этой помощи не мог бы воспитывать.
— Да что ж тут понимать? Значения нет
никакого. Упавшее учреждение, продолжающее свое движение только по
силе инерции. Посмотрите, мундиры — и эти говорят вам: это собрание мировых судей, непременных членов и так далее, а не дворян.
Все эти хлопоты, хождение из места в место, разговоры с очень добрыми, хорошими людьми, понимающими вполне неприятность положения просителя, но не могущими пособить ему, всё это напряжение, не дающее
никаких результатов, произвело в Левине чувство мучительное, подобное тому досадному бессилию, которое испытываешь во сне, когда хочешь употребить физическую
силу.
Известно, что есть много на свете таких лиц, над отделкою которых натура недолго мудрила, не употребляла
никаких мелких инструментов, как-то: напильников, буравчиков и прочего, но просто рубила со своего плеча: хватила топором раз — вышел нос, хватила в другой — вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза и, не обскобливши, пустила на свет, сказавши: «Живет!» Такой же самый крепкий и на диво стаченный образ был у Собакевича: держал он его более вниз, чем вверх, шеей не ворочал вовсе и в
силу такого неповорота редко глядел на того, с которым говорил, но всегда или на угол печки, или на дверь.
— Теперь тот самый, у которого в руках участь многих и которого
никакие просьбы не в
силах были умолить, тот самый бросается теперь к ногам вашим, вас всех просит.
Словом, не мог равнодушно выстоять на балконе
никакой гость и посетитель, и после какого-нибудь двухчасового созерцания издавал он то же самое восклицание, как и в первую минуту: «
Силы небес, как здесь просторно!»
И
никакой правитель, хотя бы он был мудрее всех законодателей и правителей, не в
силах поправить зла, как <ни> ограничивай он в действиях дурных чиновников приставленьем в надзиратели других чиновников.
— Так, стало быть, следует, чтобы пропадала даром козацкая
сила, чтобы человек сгинул, как собака, без доброго дела, чтобы ни отчизне, ни всему христианству не было от него
никакой пользы? Так на что же мы живем, на какого черта мы живем? растолкуй ты мне это. Ты человек умный, тебя недаром выбрали в кошевые, растолкуй ты мне, на что мы живем?
Это не было строевое собранное войско, его бы никто не увидал; но в случае войны и общего движенья в восемь дней, не больше, всякий являлся на коне, во всем своем вооружении, получа один только червонец платы от короля, — и в две недели набиралось такое войско, какого бы не в
силах были набрать
никакие рекрутские наборы.
Кулигин.
Никакой я грубости вам, сударь, не делаю, а говорю вам потому, что, может быть, вы и вздумаете когда что-нибудь для города сделать.
Силы у вас, ваше степенство, много; была б только воля на доброе дело. Вот хоть бы теперь то возьмем: у нас грозы частые, а не заведем мы громовых отводов.
— Не думаю, что вы добьетесь чего-нибудь, но совершенно ясно, что огромное количество ценных
сил тратится, не принося стране
никакой пользы. А Россия прежде всего нуждается в десятках тысяч научно квалифицированной интеллигенции…
«Солдат этот, конечно, — глуп, но — верный слуга. Как повар. Анфимьевна. Таня Куликова. И — Любаша тоже. В сущности, общество держится именно такими. Бескорыстно отдают всю жизнь, все
силы.
Никакая организация невозможна без таких людей. Николай — другого типа… И тот, раненый, торговец копченой рыбой…»
Никаких понуканий,
никаких требований не предъявляет Агафья Матвеевна. И у него не рождается
никаких самолюбивых желаний, позывов, стремлений на подвиги, мучительных терзаний о том, что уходит время, что гибнут его
силы, что ничего не сделал он, ни зла, ни добра, что празден он и не живет, а прозябает.
Она нетерпеливо покачала головой, отсылая его взглядом, потом закрыла глаза, чтоб ничего не видеть. Ей хотелось бы — непроницаемой тьмы и непробудной тишины вокруг себя, чтобы глаз ее не касались лучи дня, чтобы не доходило до нее
никакого звука. Она будто искала нового, небывалого состояния духа, немоты и дремоты ума, всех
сил, чтобы окаменеть, стать растением, ничего не думать, не чувствовать, не сознавать.
У ней глаза горели, как звезды, страстью. Ничего злого и холодного в них,
никакой тревоги, тоски; одно счастье глядело лучами яркого света. В груди, в руках, в плечах, во всей фигуре струилась и играла полная, здоровая жизнь и
сила.
Он положил бы всю свою
силу, чтобы помочь ей найти искомое, бросил бы семена своих знаний, опытов и наблюдений на такую благодарную и богатую почву: это не мираж, опять это подвиг очеловечивания, долг, к которому мы все призваны и без которого немыслим
никакой прогресс.
«Из логики и честности, — говорило ему отрезвившееся от пьяного самолюбия сознание, — ты сделал две ширмы, чтоб укрываться за них с своей „новой
силой“, оставив бессильную женщину разделываться за свое и за твое увлечение, обещав ей только одно: „Уйти, не унося с собой
никаких „долгов“, „правил“ и „обязанностей“… оставляя ее: нести их одну…“
Новое учение не давало ничего, кроме того, что было до него: ту же жизнь, только с уничижениями, разочарованиями, и впереди обещало — смерть и тлен. Взявши девизы своих добродетелей из книги старого учения, оно обольстилось буквою их, не вникнув в дух и глубину, и требовало исполнения этой «буквы» с такою злобой и нетерпимостью, против которой остерегало старое учение. Оставив себе одну животную жизнь, «новая
сила» не создала, вместо отринутого старого,
никакого другого, лучшего идеала жизни.
Нет, ничто в жизни не дает такого блаженства,
никакая слава,
никакое щекотанье самолюбия,
никакие богатства Шехерезады, ни даже творческая
сила, ничто… одна страсть!
В ожидании какого-нибудь серьезного труда, какой могла дать ей жизнь со временем, по ее уму и
силам, она положила не избегать
никакого дела, какое представится около нее, как бы оно просто и мелко ни было, — находя, что, под презрением к мелкому, обыденному делу и под мнимым ожиданием или изобретением какого-то нового, еще небывалого труда и дела, кроется у большей части просто лень или неспособность, или, наконец, больное и смешное самолюбие — ставить самих себя выше своего ума и
сил.
Он забыл, где он — и, может быть, даже — кто он такой. Природа взяла свое, и этим крепким сном восстановила равновесие в
силах.
Никакой боли, пытки не чувствовал он. Все — как в воду кануло.
Этот атлет по росту и
силе, по-видимому не ведающий
никаких страхов и опасностей здоровяк, робел перед красивой, слабой девочкой, жался от ее взглядов в угол, взвешивал свои слова при ней, очевидно сдерживал движения, караулил ее взгляд, не прочтет ли в нем какого-нибудь желания, боялся, не сказать бы чего-нибудь неловко, не промахнуться, не показаться неуклюжим.
Из истории с Риночкой выходило обратное, что
никакая «идея» не в
силах увлечь (по крайней мере меня) до того, чтоб я не остановился вдруг перед каким-нибудь подавляющим фактом и не пожертвовал ему разом всем тем, что уже годами труда сделал для «идеи».
Возбужденное состояние Привалова передалось ей, и она чувствовала, как холодеет вся. Несколько раз она хотела подняться с места и убежать, но какая-то
сила удерживала ее, и она опять желала выслушать всю эту исповедь до конца, хотя именно на это не имела
никакого права. Зачем он рассказывал все это именно ей и зачем именно в такой форме?
Вершина рушится, почва из-под нее уходит,
никакая существенная
сила уже не поддерживает ее.
Если в народе побеждают интересы покойно-удовлетворенной жизни современного поколения, то такой народ не может уже иметь истории, не в
силах выполнить
никакой миссии в мире.
— Деятельной любви? Вот и опять вопрос, и такой вопрос, такой вопрос! Видите, я так люблю человечество, что, верите ли, мечтаю иногда бросить все, все, что имею, оставить Lise и идти в сестры милосердия. Я закрываю глаза, думаю и мечтаю, и в эти минуты я чувствую в себе непреодолимую
силу.
Никакие раны,
никакие гнойные язвы не могли бы меня испугать. Я бы перевязывала и обмывала собственными руками, я была бы сиделкой у этих страдальцев, я готова целовать эти язвы…
К самому же Федору Павловичу он не чувствовал в те минуты
никакой даже ненависти, а лишь любопытствовал почему-то изо всех
сил: как он там внизу ходит, что он примерно там у себя теперь должен делать, предугадывал и соображал, как он должен был там внизу заглядывать в темные окна и вдруг останавливаться среди комнаты и ждать, ждать — не стучит ли кто.
Какая
сила во взгляде, Вера Павловна:
никакие другие ласки так не ласкают и не дают такой неги, как взгляд.
— Случай! Сколько хотите случаев объясняйте случаем; но когда случаи многочисленны, вы знаете, кроме случайности, которая производит часть их, должна быть и какая-нибудь общая причина, от которой происходит другая часть. Здесь нельзя предположить
никакой другой общей причины, кроме моего объяснения: здравость выбора от
силы и проницательности ума.
Действительно, задача была трудная для тузов: нет
никакой болезни в больной, а
силы больной быстро падают.
Напротив же сего генерал-аншеф Кирила Петров сын Троекуров 3-го генваря сего года взошел в сей суд с прошением, что хотя помянутый гвардии поручик Андрей Дубровский и представил при учиненном следствии к делу сему выданную покойным его отцом Гаврилом Дубровским титулярному советнику Соболеву доверенность на запроданное ему имение, но по оной не только подлинной купчей, но даже и на совершение когда-либо оной
никаких ясных доказательств по
силе генерального регламента 19 главы и указа 1752 года ноября 29 дня не представил.
Во всем этом является один вопрос, не совсем понятный. Каким образом то сильное симпатическое влияние, которое Огарев имел на все окружающее, которое увлекало посторонних в высшие сферы, в общие интересы, скользнуло по сердцу этой женщины, не оставив на нем
никакого благотворного следа? А между тем он любил ее страстно и положил больше
силы и души, чтоб ее спасти, чем на все остальное; и она сама сначала любила его, в этом нет сомнения.
Да и нет
никакой цели подрывать то, что уже само в
силу общего исторического закона подорвано.
Словом сказать, смесь искреннего жаления об умирающем слуге с не менее искренним жалением о господине, которого эта смерть застигала врасплох, в полной
силе проявилась тут, как проявлялась вообще во всей крепостной практике. Это было не лицемерие, не предательство, а естественное двоегласие, в котором два течения шли рядом, не производя
никакого переполоха в человеческом сознании.
Я знаю, что страдания и неудачи, описанные в сейчас приведенном примере, настолько малозначительны, что не могут считаться особенно убедительными. Но ведь дело не в
силе страданий, а в том, что они падают на голову неожиданно, что творцом их является слепой случай, не признающий
никакой надобности вникать в природу воспитываемого и не встречающий со стороны последнего ни малейшего противодействия.
Их строил святой схимник, и
никакая нечистая
сила не может отсюда вывесть колодника, не отомкнув тем самым ключом, которым замыкал святой свою келью.
Не богата на них утварь, не горит ни серебро, ни золото, но
никакая нечистая
сила не посмеет прикоснуться к тому, у кого они в доме.
В екатерининские времена на этом месте стоял дом, в котором помещалась типография Н. И. Новикова, где он печатал свои издания. Дом этот был сломан тогда же, а потом, в первой половине прошлого столетия, был выстроен новый, который принадлежал генералу Шилову, известному богачу, имевшему в столице
силу, человеку, весьма оригинальному: он не брал со своих жильцов плату за квартиру, разрешал селиться по сколько угодно человек в квартире, и
никакой не только прописки, но и записей жильцов не велось…
У него другое понимание христианства, византийское, монашески-аскетическое, не допускающее
никаких гуманитарных элементов, другая мораль, аристократическая мораль
силы, не останавливающаяся перед насилием, натуралистическое понимание исторического процесса.
Но суровость, не допускающая
никакой игры избыточных
сил, была связана у него с оптимистической верой в возможность окончательной победы над смертью, в возможность не только воскресения, но и воскрешения, т. е. активного участия человека в деле всеобщего восстановления жизни.
Для греческого религиозного сознания мир был бессмысленным круговоротом играющих
сил природы и не было
никакого разрешения этой игры,
никакого исхода,
никакой надежды для человеческого лица.
Никакой позитивизм не в
силах искоренить из человеческого сознания метафизическое понимание причинности.
Это — неудачники, в большинстве неврастеники и нытики, «лишние люди», которые всё уже испробовали, чтобы добыть кусок хлеба, выбились из
сил, которых у них так мало, и в конце концов махнули рукой, потому что нет «
никакого способу» и не проживешь «
никаким родом».
Никакому сомнению не подвержен отлет их на зиму в теплые страны юга. Много читали и слышали мы от самовидцев, как перепелки бесчисленными станицами переправляются через Черное море и нередко гибнут в нем, выбившись из
сил от противного ветра. Теперь предстоит вопрос: когда и где собираются они в такие огромные стаи? Очевидно, что у них должны быть где-нибудь сборные места, хотя во всех губерниях средней полосы России, по всем моим осведомлениям, никто не замечал ни прилета, ни отлета, ни пролета перепелок.
Но он не рассуждал и десяти минут и тотчас решил, что бежать «невозможно», что это будет почти малодушие, что пред ним стоят такие задачи, что не разрешить или по крайней мере не употребить всех
сил к разрешению их он не имеет теперь
никакого даже и права.
— Дура она, вот что надо сказать! Имела и
силу над Кишкиным, да толку не хватило… Известно, баба-дура. Старичонка-то подсыпался к ней и так и этак, а она тут себя и оказала дурой вполне. Ну много ли старику нужно? Одно любопытство осталось, а вреда
никакого… Так нет, Марья сейчас на дыбы: «Да у меня муж, да я в законе, а не какая-нибудь приисковая гулеванка».
— Скучно вам, Самойло Евтихыч, — повторял Артем, надрываясь от усердия. — Человек вы еще в полной
силе, могутный из себя… Кругом вас темнота и
никакого развлечения. Вот вы теперь меня слушаете, а я весьма это чувствую, где мое-то место.
Сиротства меньше по крестьянам, потому нет у них заводского увечья и простуды, как на огненной работе: у того ноги застужены, у другого поясница не владеет, третий и на ногах, да
силы в нем нет
никакой.
— Других? Нет, уж извините, Леонид Федорыч, других таких-то вы днем с огнем не сыщете… Помилуйте, взять хоть тех же ключевлян! Ах, Леонид Федорович, напрасно-с… даже весьма напрасно: ведь это полное разорение.
Сила уходит, капитал, которого и не нажить… Послушайте меня, старика, опомнитесь. Ведь это похуже крепостного права, ежели уж
никакого житья не стало… По душе надо сделать… Мы наказывали, мы и жалели при случае. Тоже в каждом своя совесть есть…